25.1. ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ЭВОЛЮЦИЯ ПОЗИТИВИЗМА
Новейшим временем в
истории называют эпоху кризиса классического промышленного капитализма и
появления социалистических государств. Отсчет ее ведут с
Первым актом такой
подготовки можно считать крах, в 30–40-е гг. XIX в., старой «метафизики», т. е.
– натурфилософии Нового времени (что уже описано нами в пп. 3.2–3.3). В это
время изменяется господствующий взгляд на предмет философии, а ее центральным вопросом становится проблема практики.
Говоря конкретнее, это вопрос о формах хозяйственной или иной материальной деятельности
людей, и об условиях ее эффективности.
Мы уже разъясняли, как такой
перенос был подготовлен ускорением общественного прогресса после Промышленной
революции, а с идейной стороны – развитием Немецкой классической философии,
особенно учениями Фихте и Гегеля. В дальнейшем мы покажем, что в понимании
практики (точнее: действия, по Гёте – die Tat) со временем разошлись две разных трактовки. Да и сам
переход к первенству практики определился не сразу для всех течений философии.
Переходной формой между познавательной
и практической ориентацией философской мысли было учение позитивизма (от лат. positivus
– положительный). Оно и возникло ранее других новых направлений, в 30-е гг.
XIX в., как первый результат кризиса натурфилософии. Напомним, что позитивизм своеобразно
продолжает натурфилософскую традицию в новых условиях. Познавательная
проблематика в нем еще остается ведущей, как в классической философии, хотя
трактуется уже в скептически-утилитарном ключе.
В методологии познания
позитивизм продолжает линию буржуазного эмпиризма. В этом отношении его предшественником
считается Д. Юм, но позднее позитивизм эволюционировал в направлении
субъективного идеализма Д. Беркли. В силу таких черт преемственности, он легче
воспринимался большинством тогдашних ученых, чем теории других новых школ
философии.
Основателем позитивизма был
французский философ и социолог Огюст Конт
(1798–1857). Среди последователей «первого», классического позитивизма в
XIX в. наиболее известны Джон Стюарт
Милль – крупный английский логик, экономист и общественный деятель;
английский социолог и философ Герберт
Спенсер; видный французский историк религии, филолог, писатель и философ
Ж.Э. Ренан. Сам Конт в молодости был секретарем известного социалиста-утописта
К.А. де Сен-Симона, перенял от него социалистические убеждения и ряд
философских идей, которые затем развил и систематизировал. Основное сочинение
О. Конта – «Курс позитивной философии» (т. 1–6, 1830–42).
Исходная мысль позитивизма
тоже восходит к идеям Сен-Симона. Она в том, что умственное развитие человечества
проходит, якобы, три последовательных стадии. Первая из них (по Конту, приблизительно
до
1300 г.) – теологическая, когда явления объясняются ссылкой на
сверхъестественные силы. Вторая стадия (до
По мнению Конта, на этой последней стадии
действует закон постоянного подчинения воображения наблюдению. Цель науки Конт
определяет формулой «видеть, чтобы предвидеть». Но предвидение,
взятое само по себе – только средство приспособления
к уже существующему; а целенаправленное преобразование
действительности остается за пределами воззрений Конта и позитивизма в целом.
Ведь такое
преобразование не может осуществляться без «воображения»,
в смысле умственного творчества, выходящего за пределы чувственной данности.
В соответствии с этими
установками, позитивизм отрицает бытие сущности, скрытой за явлениями (фактически
наследуя в этом софистам и оккамистам), и не признаёт объективной причинной
связи явлений. «Мы считаем безусловно недоступным и бессмысленным искание
т. н. причин, как первичных, так и конечных… Мы ограничиваемся тем, что
точно анализируем условия, в которых явления происходят, и связываем их друг с
другом естественными отношениями последовательности и подобия», – писал О. Конт.
С непризнанием сущностей
связана и претензия позитивизма встать выше различий материализма и идеализма. Также
сам Конт писал: «Удовлетворяя несравненно лучше, чем это раньше было возможно,
всему тому, что есть законного в противоположных притязаниях материализма и
спиритуализма, позитивизм безвозвратно изгоняет оба направления, одно – как
анархическое, другое – как ретроградное». На деле же позитивизм, повторим,
изначально заражен субъективным идеализмом, и эта склонность становилась все
более явной по мере его развития. Уже в XX в. один из видных представителей
этого направления, И. Петцольд,
утверждал от имени позитивизма: «Нет мира в
себе, есть только мир для нас»;
«Представление о субстанции противоречит опыту», и т. д.
Но если нет причин и сущностей,
то не может быть и философии, как такой науки, которая вскрывала бы сущность и
глубинные причины явлений. По Конту, «наука сама себе философия»; в то же
время, сам позитивизм претендует на роль философии эмпирических наук. В классическом
(первом) позитивизме философия все-таки допускалась, но только как объединение
(по их терминологии, «синтез») результатов «положительных» (эмпирических) наук.
Но такую задачу невозможно решить без обобщающих «домыслов». Г. Спенсер работал
над «Системой синтетической философии» 34 года (с 1862 по 1896), однако новые
данные науки все время разрушали эту конструкцию, и наконец, ее поглотила река
забвения.
Конт отвергал и
традиционную социальную философию, поскольку она тоже исходит из признания
общих сущностей. Вместо нее он планировал создать социологию (от лат. socium
и греч. logos), или «социальную
физику», как стандартную эмпирическую науку об обществе. Эмпирическая
социология действительно заняла определенное место среди наук. Однако построить
таким способом общую науку о человеческом обществе не удалось. Напомним: общество
развивается неограниченно, и формы его могут быть бесконечно разнообразными;
поэтому общая социология должна быть философской дисциплиной (см. также п. 14.1).
В результате, еще до
окончания XIX в. первый, классический позитивизм сошел с идейной арены. Но в
начале XX в. появляется вторая форма позитивизма: т. н. эмпириокритицизм, буквально – «критика
опыта». Его называют также физическим позитивизмом, но чаще – махизмом, по имени одного из создателей
данного учения, крупного австрийского физика Эрнеста Маха (1838–1916). К основателям эмпириокритицизма относят
также австрийского философа Рихарда Авенариуса (1843–1896). Среди других
представителей махизма выделяются английский математик, биолог и философ Карл Пирсон, французский физик и философ
Пьер Дюэм (Duhem). Иногда сюда причисляют и знаменитого французского математика
Анри Пуанкаре.
Эмпириокритицизм
ограничивал задачи философии разработкой проблем теории познания, выступая при
этом с позиций крайнего эмпиризма и субъективного идеализма. В частности, Мах пытался
заменить категорию причинности понятием функциональной связи. Претендуя тоже встать
выше основного вопроса философии, он выдвинул учение о нейтральных элементах опыта, якобы не материальных и не идеальных.
Эти элементы могут рассматриваться как «психические» или как «физические», в
зависимости от того, имеем ли мы в виду внешние явления или наши ощущения, а на
деле они, якобы, не то и не другое. Но, поскольку Мах не признает
самостоятельное бытие физического мира вне психического опыта, оба комплекса
«элементов» фактически сводятся к ощущениям.
Р. Авенариусу
принадлежит характерная для эмпириокритицизма идея принципиальной координации объекта и субъекта познания. Согласно
ей, мы не можем помыслить какой-либо предмет, не примысливая к нему себя, и в
этом смысле «нет объекта без субъекта». Даже когда, по данным науки, еще не
было человека, все равно существовал, якобы, некий субъект, осмысляющий события.
Тут намечается переход к религии, что вообще характерно для попыток
субъективных идеалистов как-то отразить объективную реальность.
Э. Мах предложил также принцип экономии мышления, согласно
которому наука должна активно избавляться от объяснения явлений. Авенариус
выразил ту же мысль в виде принципа
наименьшей траты сил. При этом оба исходят из того, что в науке важна,
якобы, не объективная истина, а только биологическая ценность знания, т. е. –
пригодность его для активного приспособления индивидов к не зависящей от них реальности.
Для достижения такой цели сущностное объяснение и в самом деле не обязательно.
Но основной целью научного познания является, конечно, не приспособление к
действительности, а именно ее преобразование, в т. ч. – в регулярной и
постоянно развивающейся производственной деятельности людей.
Не замечать этого в начале
XX в. мог только искусственно зашоренный ум. И фактически позитивизм,
изображающий себя как «супернаучное» миропонимание, является формой иллюзорного
идеологического сознания. По существу, эта идеология восходит к эпохе
Реформации, с ее презрением к мировоззренческим возможностям разума и,
одновременно, – заинтересованностью в утилитарном использовании науки и
техники. Позитивизм во всех его разновидностях выступает именно как философское
обоснование такой идейной позиции, хотя сам эту свою «сверхзадачу» не сознаёт
или, пожалуй, скрывает ее от других и от себя.
Махизмом увлекались многие
деятели русского революционного движения той поры, в т. ч. некоторые социал-демократы:
меньшевики Н. Валентинов и П.С. Юшкевич, большевики А. В. Луначарский,
А.А. Богданов и др. Поэтому В.И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм»
(1909) выступил с развернутой критикой махизма. Критиковали его и западные
философы, но решающий удар по махизму нанесло развитие естествознания. Многие
важные открытия в этой области стали совершаться «на кончике пера», т. е. – при
ведущей роли теоретических рассуждений, а не чувственного опыта. Так были
созданы квантовая теория, специальная и общая теория относительности, открыты
первые субатомные частицы – электроны, фотоны, нейтрино и т. д. В данной
обстановке, односторонний эмпиризм стал уже решительно неуместным.
Однако позитивизм не мог
легко уйти с идейной авансцены, как раз потому, что представлял собой одну из
существенных форм буржуазного идеологического сознания. А оно, со своей
стороны, не может, несмотря ни на какие научные аргументы, отказаться от склонности
к эмпиризму, поскольку имеет, по своей глубинной природе, натуралистический, био-
и зооцентрический характер. С одной стороны, это сознание ориентируется на
приспособление индивидов к реальности, а приспособление основано на чувственном
отражении феноменов. С другой стороны, если понимать человека по буржуазному, т. е.
как только животное, то его реальные возможности познания «обязаны» сводиться к
чувственному восприятию, с обработкой данных на уровне первой сигнальной
системы, при разве что вспомогательной роли понятийного мышления.
Поэтому в развитии этой идейной системы речь могла идти
не об отказе от эмпиризма, а только о приспособлении его к современным веяниям
в науке. Именно с такой программой выступило в 20-е гг. XX в. новое
течение в позитивизме, которое в целом называют неопозитивизмом. Как и махизм, оно развилось главным образом в Австрии,
отчасти – под влиянием американского прагматизма (о нем см. ниже). Формирование
неопозитивизма завершилось в 1929 г. с выходом в свет книги Рудольфа Карнапа, Ганса Гана и Отто Нейрата «Научное миропонимание – Венский кружок».
«Мы
охарактеризовали научное миропонимание, – сказано в этой книге, – в основном
посредством двух определяющих моментов. Во-первых, оно является эмпиристским и
позитивистским: существует только опытное познание, которое основывается на
том, что нам непосредственно дано. Тем самым устанавливается граница для содержания
легитимной науки. Во-вторых, для научного миропонимания характерно применение
определенного метода, а именно метода логического анализа» (но не философского
синтеза знаний, как было у классиков позитивизма. – В. С.)
Также, по мнению авторов
книги, «в науке нет никаких “глубин”; везде только поверхность». Поэтому, с их точки
зрения, философия (если она вообще допускается) – не теория, а только деятельность, цель которой – прояснение
предложений языка. В данном смысле философия есть даже «царица наук», ибо все
науки используют тот или иной язык, – но не наука, как таковая. Мировоззренческие
вопросы суть якобы псевдопроблемы, неверно поставленные и не имеющие научного
решения. Рассуждения о них по-своему важны, поскольку выражают «чувство жизни»;
однако поэзия и музыка делают это лучше, чем философия.
Первоначально неопозитивизм
выступал в форме логического позитивизма.
Идею сведения философии к логическому анализу первым высказал видный английский
философ Бертран Рассел (1872–1970),
примыкавший к Венскому кружку. По словам Алфреда Айера (одного из
представителей данного направления), логический позитивизм – это «сплав
венского позитивизма XIX в., разработанного Э. Махом и его учениками, с
логикой Фреге и Рассела». Большую роль в его становлении сыграл совместный
трехтомный труд Б. Рассела и Алфреда Уайтхеда «Принципы математики»
(1910–1913), в котором сделана попытка дать математике логическое обоснование.
Ведущими представителями
логического позитивизма были Мориц Шлик
(1882–1836, основатель Венского кружка) и Людвиг
Витгенштейн (1889–1951). Они объявили единственной задачей философии
логический анализ языка науки, а единственной философской дисциплиной – логику
и методологию науки. По словам Карнапа, призвание этой логики и методологии –
формулировать синтаксические правила, вместо философских аргументов. С легкой
руки Витгенштейна, в этой среде распространилось мнение, что мир разложим на
простую сумму атомарных фактов, которые могут быть выражены протокольными
суждениями о результатах опытного восприятия. Это т. н. логический атомизм (термин Рассела,
который был учителем и покровителем Витгенштейна).
Л. Витгенштейн заявлял
также, что положения философии, за пределами формальной логики, не
аналитичны и не синтетичны, они, якобы, просто бессмысленны. Р. Карнап полагал, что «предложение, если оно вообще о
чем-либо говорит, говорит лишь об эмпирических фактах». Отсюда он заключал, что
от философии следует вообще отказаться в пользу науки. «Из эмпирических посылок нельзя законно
вывести ничего, касающегося свойств или даже существования чего-либо
сверхэмпирического», – писал неопозитивист А. Айер. Законная функция знания
сводится, по его словам, к «предоставлению правила предвосхищения
будущего опыта»,
– т. е., опять-таки, является только приспособительной.
Исходя из таких идей,
логические позитивисты сформулировали т. н. принцип
верификации. Мы уже касались его в систематической части курса (см. пп.
10.6, 11.1). Напомним: согласно этому принципу, все подлинно научные
высказывания сводятся, якобы, к протокольным суждениям о чувственном опыте и к
чисто формальным логическим операциям с такими суждениями. Это операции в
рамках логических тавтологий, наподобие алгебраических преобразований некой исходной
формулы, или складывания пазлов, или раскладывания пасьянса. Но на поверку
оказалось, что ни одно общее положение науки не верифицируется, включая также
сам принцип верификации.
Убедившись в
несостоятельности этого принципа, Карнап и Нейрат выдвинули диаметрально (линейно,
метафизически) противоположную концепцию – т. н. когерентную теорию
истины. Согласно ей, истинность предложения определяется только его логической
согласованностью с другими предложениями в некоторой системе. Однако миф, легенда,
любая выдумка тоже могут быть построены логически согласованно, но при этом
быть явно ненаучными и «неэмпиричными». Не удалась и неопозитивистская
программа физикализма, т. е. –
перевода предложений всех конкретных наук на язык физики, предлагавшаяся также
Нейратом и Карнапом. Такой перевод в принципе невозможен, т. к. сложные
формы движения материи качественно отличаются от простых его форм.
Вскрывшиеся проблемы
пробудили у неопозитивистов интерес к смысловой стороне языка. Как результат, с
конца 30-х гг. возникает т. н. семантический
позитивизм: Р. Карнап, А. Тарский, С. Чейз, А. Кожибский и др. Уже
по названию видно, что он порывает с прежним стремлением тех же лиц свести мышление
к синтаксическому анализу. По мнению «семантиков», все социальные беды
происходят от неправильной трактовки языковых явлений. Эти философы предлагали
мировую реформу языка, которая заменила бы двусмысленные словесные обороты
строгими математическими формулами. О чем-то подобном мечтали еще Декарт,
Спиноза и Лейбниц. Но сделать это никому не удалось и, конечно, никогда не
удастся: ведь реальное нигде и никогда не сводится к формальному.
Семантический позитивизм
стал переходным звеном к т. н. лингвистическому
позитивизму, который сложился к 50-м гг. XX века. Он видел задачу философии
исключительно в анализе обыденного естественного
языка, в который погружен язык формальной логики (единственный де научный язык).
Целью такого анализа считалась своего рода терапия – устранение из языка
«философских болезней». Якобы, анализ обыденного языка показывает, что
философские проблемы возникают при извлечении терминов или высказываний из
обычного (обыденного) контекста их употребления, в котором они только и могут
иметь определенное значение.
Основания данной теории
заложили английский философ Джордж Мур
и «поздний» Витгенштейн, к тому времени радикально изменивший свои научные взгляды,
но не свои идеологические установки. «Философия, – заявлял Витгенштейн в этот период, – есть борьба против
зачаровывания нашего интеллекта средствами нашего языка». В то же время, по
мнению Витгенштейна, «Пределы моего языка суть пределы моего мира». Если прежде
он требовал говорить только то, что может быть выражено на языке эмпирического естествознания,
но теперь объявил критерием правильного словоупотребления (наоборот) тот факт,
что «все так говорят».
Как отмечал сам автор этих
слов, такое убеждение суть просто вера,
не имеющая рационального основания, – т. е. нерассуждающее верование
религиозного типа. Таким образом, поздний неопозитивизм взял курс на
окончательный разрыв с рациональной философией и с наукой вообще. Но это
не помешало, а возможно, и способствовало общественной карьере его носителей на
Западе, в атмосфере нарастающего иррационализма, в связи с начинающимся
структурным кризисом индустриального общества.
Отметим, что Витгенштейн был необычной личностью. Как бы
подростковая «свежесть» несамокритичного сознания присуща не только его теориям,
но всему стилю его жизни. Он прямо заявлял, что не читал Аристотеля, Гегеля,
Канта, Локка, Юма и других классиков философии, и не испытывает по этому поводу
никаких проблем. Издав уже «Логико-философский трактат», своего рода Библию неопозитивизма, Витгенштейн отказался от миллионного
родительского наследства, и сделался учителем начальных классов в деревенской
школе. Он верил, что философ должен быть бедным и помогать тем, кому больше
всего нужна помощь. Но эта благородная жертвенность сочеталась у него с
мизантропией, онанизмом, гомосексуализмом, скандальностью и психической неуравновешенностью.
Многие
из членов Венского кружка и примыкающих к нему лиц были в политике людьми левых
взглядов, а О. Нейрат и Р. Карнап даже прямые сторонники социализма. Это не
удивительно, поскольку идеология социализма – продукт буржуазного общества. В
кружке высоко ценили книгу В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», и пытались
вести полемику с ее идеями. Стремление к
научному пониманию мира действительно является общим для позитивизма и для
марксизма (который рассмотрен ниже); однако суть такого подхода они понимают
по-разному, и во многом – противоположным образом.
В
начале 70-х гг. XX в., со смертью Р. Карнапа (1970), позитивизм как таковой
исчезает с философской арены. Но его влияние в западной мысли ощущается до сих
пор. Так называемая аналитическая
философия (Л. Коэн, С. Крипке
и др.) может считаться духовной наследницей позитивизма, позитивиста Д. Мура
даже порой причисляют к ее родоначальникам,
и Л. Витгенштейн пользуется в ней большим авторитетом. Эта школа
эклектически сочетает идеи разных исторических форм позитивизма, а философию
сводит к технике рационального анализа. При этом «аналитики», как и логические
позитивисты, не признают иной логики, кроме формальной; а как все типично буржуазные
мыслители, «не знают» разума за пределами рассудка.
Однако на этой
стадии позитивистская традиция выродилась уже в «искусство ради искусства», в
своеобразную «игру в бисер», в которой технические ухищрения затеняют и
затемняют сущность дела. Например, существует огромная «аналитическая»
литература по вопросам сознания, но ответов на эти вопросы в ней нет и даже не
планируется, подобно тому как «криптозоологи» не планируют поимку «снежного
человека». Наоборот: вопросы всячески запутываются формальными ухищрениями. Ведь
действительное решение таких задач положило бы конец этим заведомо бесплодным упражнениям,
а вместе с тем – и содержанию таких «исследователей» за общественный счет.
В значительной
степени наследует позитивизму т. н.
критический рационализм, он же – историческая
школа методологии науки. Эта школа сформировалась в 50–60-е гг. XX в., а ее
основателем считается Карл Раймунд Поппер
(1902–1994). «Критичность» в ее названии есть (как и у Канта) другое
обозначение скептицизма, тут – в смысле отказа признать за вещами сущность, а
за философией – мировоззренческое значение. Поэтому данное учение часто
характеризуют как постпозитивизм.
В
молодости Поппер, живший тогда в Австрии, стремился сблизиться с Венским
кружком, но не был в нем принят. В дальнейшем он показал, что принцип фальсифицируемости научного знания
более состоятелен, чем предлагавшийся «венцами» принцип верификации. Попперу
принадлежит также интересный (но скорее художественный) образ науки как
«третьего мира», который не совпадает ни с материальной, ни с психологической
реальностью, и обладает уникальной культурной ценностью. К. Поппер жестко критиковал марксизм, социалистическую
идеологию и рациональную диалектику. Но тоже был очарован книгой В.И. Ленина
«Материализм и эмпириокритицизм», и считал ее важным вкладом в философию XX века.
Другие видные
представители исторической школы – Томас
Кун, Стивен Тулмин, Пол Фейерабенд, Имре Лáкатош. Многие из них утверждали, что научное знание является
только совокупностью субъективных приемов решения частных задач. Оно, якобы, не
имеет самостоятельного выхода к объективной реальности, и по своим основным
установкам определяется политической идеологией. Т. Кун ввел в оборот понятие
научной парадигмы (общая модель постановки и решения задач в науке данного
периода). Своим анализом истории познания он показал, что периоды «нормальной
науки» регулярно сменяются научными революциями, чем помог этой диалектической
идее войти в западное сознание, в основе метафизическое. Более подробное
рассмотрение воззрений этой школы – предмет методологии науки, в ее
историческом аспекте.
25.2. ФОРМИРОВАНИЕ
И РАЗВИТИЕ ФИЛОСОФИИ МАРКСИЗМА
В полной мере новая
практическая ориентация утверждается в 1) философском учении марксизма, и 2) в неклассической
гуманитарной (т. н. антропологической)
философии. Но практика понимается ими по-разному, в противоположных трактовках
фразы Гёте «В начале было Дело». Антропологическая философия понимает это «дело» (нем. die Tat – действие) как активное приспособление субъекта к наличным
условиям бытия; марксизм, наоборот, – как целенаправленное преобразование
действительности мыслящими существами. Это различие сравнительно мало
сказывается на отношении человека к природе. Оба идейных направления
приветствуют прогрессивное и коллективно организованное развитие
естествознания, техники и производительных сил в индустриальном обществе. «Антропология»
в наши дни резче выдвигает природоохранную проблематику, но она признана и в
марксизме.
Не отрицают они также
преобразование общественных отношений, но тут различия между ними существенны.
«Антропология» допускает лишь стихийное изменение социального устройства, вслед
за технологическим прогрессом, как бы по образцу природной эволюции, и только в
рамках буржуазной общественно-экономической формации. Марксизм же призывает к сознательному
качественному преобразованию (также и) общественных отношений, аналогично
преобразованию человеком природы, допуская радикальную смену общественного
строя. Сам Карл Маркс характеризовал такую деятельность как революционную практику.
Как общественная идеология,
марксизм возник в 40-е годы XIX века, в связи с идеологией пролетарского
революционного движения. Напомним, что на промышленный пролетариат возлагали
свои политические надежды также социалисты-утописты и даже некоторые позитивисты,
напр. О. Конт, представители Венского кружка, Л. Витгенштейн. Основоположники марксизма,
немецкие мыслители Карл Маркс
(1818–1883) и Фридрих Энгельс (1820–1895), в молодости выступали как
младогегельянцы и буржуазные демократы. Позднее под влиянием Л. Фейербаха они перешли
к материализму, а под воздействием политической ситуации – к пролетарскому
коммунизму (хотя фактически дело свелось к социализму).
Учение марксизма содержит
три взаимно связанные, но все же разные части: политическую экономию, научный
социализм и, наконец, философию диалектического
и исторического материализма. Сами Маркс и Энгельс обозначали ее как материалистическую
диалектику; термин «диалектический
материализм» ввел в оборот их младший современник И. Дицген, а термин «диалектический и исторический
материализм» – видимо, Г.В. Плеханов. Выражение «философия марксизма» впервые
появляется в последние десятилетия XIX века, в сочинениях Плеханова, В.И. Ульянова-Ленина и других марксистов.
Сам К. Маркс, философ по образованию, высказал ряд
глубоких основополагающих идей нового мировоззрения, но больше занимался
политической экономией капитализма (знаменитая книга «Капитал», и др.) Другие ведущие
представители этого направления, Ф. Энгельс, И. Дицген, Плеханов и
Ленин, не имели базовой философской подготовки, и философ-специалист может
предъявить им некоторые претензии. Тем не менее, марксизм действительно
совершил революционный переворот в
философии.
А именно: марксизм впервые
соединил диалектику и материализм в их развитой теоретической форме, и в нем же
диалектика впервые обретает рациональную форму изложения, отбрасывая гегелевский
туманный идеализм и метафизический финализм. «Мой диалектический метод, – писал
Маркс, – по своей основе не только отличен от гегелевского, но является его
прямой противоположностью. Для Гегеля процесс мышления, который он превращает
даже под именем идеи в самостоятельный субъект, есть демиург действительного,
которое составляет лишь его внешнее проявление. У меня же, наоборот, идеальное
есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и
преобразованное в ней».
Марксизм же впервые сделал
практику одной из центральных философских категорией. Именно практику, а не те
или иные свойства человеческой или окружающей природы, он считал материальной основой
общественной жизни, а также – главной целью познания и решающим критерием
истины. «До сих пор философы только различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», – писал К. Маркс.
Главный недостаток прежнего материализма
он видел в его метафизичности (незнании и непонимании диалектики), и в
связанном с этим непонимании роли практики в познании мира и в жизни общества.
На наш взгляд, марксизм
заложил основу действительно научной философии, подобно тому, как
И. Ньютон сделал это для естествознания. Но никакое учение не избавлено от
недостатков, которые выявляются дальнейшим развитием практики и познания. И на
почве марксизма сам диалектический материализм остается еще непоследовательным.
Это как бы первый блин, который вышел комом.
В частности, марксизм, вслед
за Гегелем, не всегда отделяет диалектическую позицию от релятивистской, порой
смешивает понятия развития и становления. На наш взгляд, марксизм также не
осознал еще ограниченную применимость гегелевской категории «снятие» (die Aufhebung) и, соответственно, необходимость реставрации, что способствовало
неверным установкам в социальном познании и планировании (см. п. 5.2). Диалектика
в марксизме выступает, главным образом, как теория эволюции и «алгебра
революции»; а учение о связи разработано еще недостаточно, в т. ч., не сформулированы основные диалектические
законы связи. Не было развито и актуальное для наших дней учение о
континуальной (холистической, нелокальной) связи, хотя в принципе такую связь
классический марксизм допускал.
В социально-историческом
плане, главное противоречие философии марксизма
– между ее научной диалектической методологией и ее служением исторически
ограниченной пролетарской идеологии. Последняя подразумевает безраздельное
господство одной (общественной) формы собственности на средства хозяйства, а
потому неизбежно приводит мышление на недиалектические позиции. Под влиянием
этой идеологии, марксизм принижал значимость сознания и человеческой
индивидуальности, недооценивал потребность человека в экономической
самостоятельности и в личной свободе, а также – роль культурного своеобразия в
истории.
В результате, самó
признание реальности духовных начал и идеальности сознания, отличающее
диалектический материализм от метафизического, в марксизме как бы затеняется, а
его историческая концепция выглядит огрубленной и односторонней. У политических
наследников Маркса диалектика подверглась уже существенным извращениям. В
частности, советский марксизм XX в., в лице И. Сталина, исключил
из диалектики закон отрицания отрицания. Принцип
всеобщей связи он заменил «принципом диалектического детерминизма», по сути
метафизическим, несмотря на претенциозное название.
Всё это обрекло советскую марксистскую
мысль на отставание от идейного развития современной ей науки, в особенности – квантовой
физики (см. также п. 7.4). А в западном марксизме в этот период восторжествовал
ревизионизм – течение, отказавшееся
от революционных методов борьбы против господства капитала. Его родоначальник Э. Бернштейн
еще в XIX в. провозгласил релятивистский принцип «Конечная цель – ничто,
движение – все». Сами Маркс и Энгельс дали к этому повод, поскольку понятие
грядущего коммунизма оставалось у них неопределенным (подробнее см. п. 17.2). Энгельс
сам характеризовал коммунизм только как процесс борьбы пролетариата с буржуазией,
и даже сделал Бернштейна своим душеприказчиком.
В конце 80-х гг. XX в. ревизионизм
и релятивизм возобладали и в советском официальном марксизме, в виде концепции
«нового мышления». Ее проводниками выступили высшие партийные сановники того
времени: М.С. Горбачёв, А.Н. Яковлев, Э.А. Шеварднадзе. Под видом якобы
творческого развития диалектики, они фактически насаждали беспринципность,
свойственную релятивистским воззрениям. В том числе, лозунг Ленина
«Лучшая политика – принципиальная политика» был открыто заменен прагматистким
(см. ниже) лозунгом «Политика – искусство возможного». Это идейное течение стало выражением краха пролетарской идеологии,
способствовало распаду СССР, и во многом предопределило деиндустриализацию
России и криминализацию российского общества в 90-е гг. XX
века.
К настоящему времени
марксизм в целом, как вид пролетарской идеологии, изжил свои прогрессивные
потенции. Тем не менее, марксистская философия пока остается последним этапом в
развитии научного мировоззрения. Как и теория Ньютона в физике, эта философия
устарела в ряде актуальных моментов, но продолжает сохранять не только
историческое значение. По мнению большинства современных социологов, марксизм,
наряду с учениями М. Вебера и Э. Дюркгейма, является одной из необходимых
частей в фундаменте современной социальной науки.
Выдающуюся роль марксизма
в идейном прогрессе человечества признавали серьезные мыслители всех
направлений, включая непримиримых политических противников марксизма. В
частности, американский политолог З. Бжезинский, непримиримый враг России
и коммунистической идеологии, выразительно писал: «Марксизм представляет собой новый,
исключительно важный и творческий этап в становлении человеческого мировоззрения.
Марксизм означает победу активно относящегося к внешнему миру человека над
пассивным, созерцательным человеком, и в то же время победу разума над верой…»
Своей ориентацией на разум
и науку, своей верой в творческие силы разума и в нравственную ответственность человека,
марксизм продолжал благородные традиции эпохи Возрождения, эпохи Просвещения и
Немецкой классической философии. А далее мы рассмотрим неклассические учения, скрытно
или явно порывающие с этими традициями.
25.3. СТАНОВЛЕНИЕ
НЕКЛАССИЧЕСКОЙ
ГУМАНИТАРНОЙ
ФИЛОСОФИИ
Название современной, неклассической
ветви гуманитарной философии как антропологической
восходит, с одной стороны, к учению Л. Фейербаха, хотя оно является только
переходом к концепциям данного ряда. С другой стороны, это название связано с антропологией,
как наукой о человеке со стороны его биологической природы; таким образом, оно
подчеркнуто выражает биологизаторскую тенденцию буржуазной философии. Характерная
для таких концепций трактовка гётевского
«Дела», как только приспособления, почти отождествляет человеческую
практику с активностью животных, отличая первую лишь повышенной ролью сознания.
Не случайно данный подход нередко трактуется его сторонниками как (просто) деятельностный; так поступали, по
недоразумению, даже некоторые марксисты. На деле марксизм берет деятельность в
ее человеческой специфике, именно как созидательную
практику.
Исторически первая причина
обозначения таких концепций как неклассических
– в том, что в период их зарождения все они противопоставляли себя Немецкой
классической философии (и наследующему ей марксизму). Но антропологическая
философия является неклассической еще и в том смысле, что она утрачивает веру в
человека как разумное и морально ответственное существо, присущую «стержневой»
философской классике от античности по Новое время. Эти неклассические учения как
бы наследуют нравственному нигилизму софистов (тоже гуманитарных философов), но
без присущей софистам веры в высокое достоинство рационального мышления.
Такая философская позиция стала
конечным результатом закономерного прогресса социальной атомизации и отчуждения,
изначально присущих индустриальному обществу. Ее предпосылки нетрудно найти и у
буржуазных классиков, в частности, у Ж.-Ж. Руссо, Д. Юма, И. Канта, Ф.В. Шеллинга.
Но особенно остро она обнаруживается в связи с вступлением буржуазного общества
в полосу социальных кризисов. Она началась кризисом классического промышленного
капитализма, породившим социалистические революции (1871 и далее), а ныне ее
продолжает и расширяет общий кризис индустриального типа хозяйства.
Как всегда в кризисные
эпохи, скептицизм глубоко проникает в общественное сознание, и примешивается ко
всем его популярным течениям. Мы уже видели это на примере позитивизма, который
можно назвать скептической натурфилософией. Можно сказать также, что
антропологическая философия, за отдельными исключениями и оговорками (напр.,
для ее предшественника Л. Фейербаха, или для Ж.-П. Сартра с их искусственным морализаторством)
– это именно скептическая
гуманитарная философия. А постмодернизм, как современное состояние этой
философии, уже снимает все подобные исключения и оговорки.
По тем же причинам, для
неклассической философии характерен иррационализм.
Ведь разум является инструментом целенаправленного преобразования действительности, которое в приспособительной
деятельности отодвигается на задний план, а в условиях кризиса как бы упирается
в тупик. Причем иррационализм
выступает здесь, главным образом, в форме волюнтаризма,
в смысле утверждения превосходства воли над разумом. Причем, именно воли в
биологизаторском смысле похотения. Понятие
волюнтаризма в таком его значении ввел в научный оборот Ф. Тённис в 1883 году.
Но предпосылки подобных воззрений мы находили еще у И. Дунс Скота, М.
Лютера, Р. Декарта, И. Канта, у других буржуазных и предбуржуазных мыслителей
прошлого.
В описываемый период «передовым»
глашатаем такого волюнтаризма стал немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788–1860). Он был не только научным
оппонентом Гегеля, но и его личным недоброжелателем,
пытался отбить у него учеников, но проиграл, и сам был вынужден покинуть
университет. Шопенгауэр писал, в частности: «Что такое вещь в себе? – Воля:
таков был наш ответ». Эта воля бессознательна; поэтому можно сказать, полагал
Шопенгауэр, что сила, влекущая камень к земле, тоже есть воля (а не идея, как у
Гегеля). Тем не менее, он предпочитает называть ее волей к жизни, ибо трактует «жизнь» как всё пронизывающую форму бытия.
С этой стороны Шопенгауэр – предшественник будущей «философии жизни».
По Шопенгауэру, воля к
жизни не имеет никаких оснований, ведь она первооснова для всего; она также бесцельна
и никак не упорядочена. Поэтому в его философии мир предстает как «вечное
становление, бесконечный поток», т. е., трактуется подчеркнуто релятивистки. Релятивизм
обычно сопрягается с субъективным идеализмом, и Шопенгауэр здесь не исключение.
В начале своей главной книги «Мир как воля и представление» (1818) он пишет:
«”Мир есть мое представление”: вот та истина, которая имеет силу для каждого
живого и познающего существа ... Для него становится тогда ясным и несомненным,
что он не знает ни солнца, ни земли, а знает только глаз, который видит солнце,
руку, которая осязает землю ... окружающий его мир существует лишь как
представление...»
Тут Шопенгауэр почти буквально повторяет некоторые изречения
Дж. Беркли и (особенно) И.Г. Фихте, без ссылок на первоисточники. Как сами же
Беркли и Фихте, он едва уклоняется от солипсизма, произвольно допуская, что мир
все-таки существует независимо от сознания отдельного
человека. Шопенгауэр писал, напр.: «Равномерность течения времени
во всех головах доказывает более чем что-нибудь другое, что мы все
погружены в один и тот же сон; более того, что все видящие этот
сон являются единым существом». Подобно бреду безумного, такая концепция не
поддается разоблачению иначе, как в активной жизненной практике.
Но Шопенгауэр – не
поклонник «воли к жизни». Наоборот, он расценивает ее как темное и злое начало,
которое враждебно творческому гению, порождает многочисленные беды и ненужные
страдания. В своей духовной деятельности человек стремится к избавлению от
господства этой воли, и в сфере искусства порой этого достигает. Но во внешней
действительности, особенно в политике, неразумная воля, по учению Шопенгауэра,
целиком господствует над людьми. Поэтому человек, якобы, не в состоянии познать
сущность социально-исторического процесса и направлять его в своих интересах.
Отсюда – крайний пессимизм
Шопенгауэра, родственный «мировой скорби» европейских романтиков и Шеллинга. В
противовес Лейбницу, Шопенгауэр называет существующий мир «наихудшим из
возможных». Значительное влияние оказали на него индийские учения с их
традиционным пессимизмом, в особенности – буддизм. Шопенгауэр стал одним из
первых проповедников восточной философии в Европе. Вслед за индийской традицией
и подобно Эпикуру, счастье он трактовал отрицательно – как освобождение от
страданий, а также проповедовал аскетизм и эскапизм, близкий к идеалу
буддийской нирваны. Его
последователь Э. Гартман призывал даже к коллективным самоубийствам. В
личной жизни Шопенгауэр был мрачный и раздражительный невротик и одиночка,
никогда не создал семьи.
Интерес к учению
Шопенгауэра проснулся в обществе только в 40-е гг. XIX века. В те же годы
опубликовал свои основные идеи Сёрен Кьéркегор (Kierkegaard, 1813–1855).
Кьеркегор – датский
писатель (подражавший Гёте), богослов и религиозный философ, но при этом – антиклерикал
и критик датской церкви. Заметную роль в формировании его воззрений сыграли
физическое и нервное нездоровье, и связанные с этим личные проблемы. В частности,
он по болезни никогда не мог жениться, хотя смолоду был влюблен и обручен.
Как философ, Кьеркегор сначала
следовал за Гегелем, но затем резко отверг его учение, и призвал
переориентировать философию с познания объективных законов на изучение субъективных
психических состояний человека. Субъективное выше объективного, полагал Кьеркегор;
при этом все объективное он трактовал как нечеловеческое и античеловеческое.
По его учению, началом
философии является не удивление, как полагал Сократ, а отчаянье. С этой идеей связано
введенное Кьеркегором понятие пограничной
ситуации, одно из центральных в неклассической гуманитарной философии. Это
некое душевное потрясение, благодаря которому человек обнаруживает и осознаёт
свою подлинную сущность, обычно скрытую под стереотипами поведения. Такую роль
могут сыграть угроза смерти, потеря близких, сумасшествие, переживание страха и
т. п. Одна из основных работ Кьеркегора так и называется «Страх и трепет».
В 70-е гг. XIX в.
сложилось учение Вильгельма Виндельбанда
(1848–1915). Он жил в Германии и считался главой Баденской школы неокантианства. Его
идеи развил преемник Виндельбанда в этой школе, Генрих Риккерт (1863–1936). По Риккерту, мир имманентен сознанию
(вид субъективного идеализма), поэтому реальность является только объектом
веры. Но вера – акт воли, которая и здесь «далеко впереди» разума.
Для Баденской школы
философия – не эмпирическая, а нормативная наука. Она должна рассуждать не о
сущем, а о должном, критически исследуя трансцендентальные ценности, которые «лежат
по ту сторону объекта и субъекта», и определяют бытие человека и общества. «Лишь
совокупность бытия и ценностей составляет то, что заслуживает названия мира». Таким образом, философия сводится к аксиологии (напомним: от греч. axia – ценность). При этом де низшие для
жизни ценности – логические, выше стоят нравственные, затем эстетические, а наивысшие
ценности, якобы, религиозные.
Влиятельной оказалась также идея Виндельбанда о делении наук на номотетические
– объясняющие явления через их сущностные законы (от греч. nomothetike – законодательное искусство), и идиографические –
излагающие события, чисто описательные (от греч. idies – своеобразный, и grafo
– пишу). К первым Виндельбанд относил науки о природе (естествознание), ко
вторым – исторические науки и науки о культуре, в которых, по его мнению,
невозможно установить общие законы. Г. Риккерт, развивая эту идею, противопоставил
науки о природе и науки о культуре по их методу. В первом случае применяется,
якобы, только генерализирующий (обобщающий), а во втором – только
индивидуализирующий метод. На деле, конечно, ни одна сколько-то развитая наука
не обходится без генерализации и без формулирования законов.
Кьеркегор и Виндельбанд
стоят у истоков трансцендентного направления волюнтаризма, которое признаёт
потусторонние, сверхчеловеческие детерминанты или ориентиры поведения людей.
Параллельно формируется иное, био-
или зооцентрическое направление волюнтаризма. Находя
истоки у Шопенгауэра, оно ориентируется на непосредственные жизненные запросы
человека, как телесного существа. Раньше других ветвей этого направления, тоже в
70-е гг. XIX века, в США зарождается философия
прагматизма. Греч. pragma означает
дело, действие; тут еще раз напомним о разных трактовках фразы И.В. Гёте
«В начале было Дело».
Основателем философии прагматизма
считается Чарлз Сандерс Пирс
(1839–1914), а его классиками – Уильям
Джеймс и Джон Дьюи (систематизатор
данной концепции). Пирс считается также, наряду с Т. Гоббсом, родоначальником семиотики (науки о знаках).
Заметим, что он не разделял значение и смысл знака, что отражает приспособительную
ориентацию его философской доктрины. Для неё достаточно учитывать значения
знаков, а понимание их смысла (т. е., сущности обозначаемых ими предметов)
необходимо только для целенаправленного преобразования действительности.
Прагматизм стал как бы
национальной американской философией, но оказал также большое воздействие на
европейскую мысль. Особенно популярен он был в период между первой и второй
мировыми войнами. Сегодня влияние подобных воззрений усилилось, благодаря краху
социалистического лагеря, роли США как единственной сверхдержавы, кризисному
состоянию индустриального общества, потере им моральных ориентиров и возросшей
мистификации общественного сознания.
Прагматизм во многом
близок к позитивизму, но на первом плане в нем стоит уже не познавательная, а
«практическая», точнее – деятельностная
проблематика. Задачу философии прагматизм видит не в исследовании основ бытия,
а в создании общей методологии решения жизненных проблем. С точки зрения
«прагматиков», разум является именно средством приспособления человека к
действительности, а познание есть инструмент такого приспособления. Поэтому все
общие положения науки можно трактовать как удобные фикции, а истина совпадает с
полезностью представлений для жизненного успеха.
Само значение понятий
определяется, согласно Пирсу, теми чувственно-практическими следствиями для
нашего поведения, которые вытекают из этих представлений. Нравственное решение
прагматизм тоже ставит в зависимость от текущих житейских потребностей. Согласно
Джеймсу, истинность суждения «Бог существует» зависит не от объективного
существования бога, а только от благотворности или вредности для нас признания
его существующим. Получается своего рода «экономия
совести», родственная махистской «экономии мышления».
И в дальнейшем развитии западной
философии все нагляднее выступают моменты волюнтаризма и иррационализма. Особенно
ярко это проявляется на следующей ступени эволюции, в 80-е гг. XIX века. Тогда на
философской авансцене появился один из наиболее влиятельных мыслителей
Новейшего времени – немецкий философ Фридрих
Ницше (1844–1900). По образованию Ницше филолог, он рано проявил блестящие
способности, и в 23 года, еще не окончив курс в одном университете, был избран
профессором другого (Базельского) университета. Ницше считается одним из
создателей современной стилистики немецкого языка, и его собственные
произведения отличаются блестящим литературным стилем, порой достигающим высокого
идейно-образного и художественного накала.
Однако с детства Ф. Ницше
обладал слабым здоровьем. В семье его отца безумие было наследственным, а в
юности он заразился от проститутки сифилисом. В результат, Ницше почти всю
жизнь тяжко физически страдал. Он никогда не создал семьи, и по состоянию здоровья
был вынужден выйти на пенсию всего после 10 лет преподавательской работы в
университете. Видимо, этой слабостью обусловлено его преувеличенное поклонение
перед проявлениями здоровья и биологической жизненной силы. А прогрессивный
паралич, как следствие сифилиса, привел его и к раннему безумию. Окончательно
оно овладело душой Ницше за 11 лет до его телесной кончины, наступившей на 56-м
году жизни.
В соответствии с этой
медицинской историей, духовное развитие самого Ф. Ницше носило как бы
обратный характер. Смолоду он – авторитетный ученый, в круг его общения входят
солидные люди. В их числе – знаменитый композитор Р. Вагнер, который старше Ницше
на 30 лет. Однако затем Ницше быстро теряет социальные связи. Его произведения
становятся все более «ювенильными»: менее логичными, зато художественно более
яркими. Если исторически философия развивалась от мифа к логосу, то воззрения
Ницше развивались, наоборот, от логоса к мифу, видимо – не без участия болезненного
разложения психики.
По складу мышления, Ницше не
академический философ-исследователь, а политический идеолог, пророк, проповедник
новой «переоценки всех ценностей». Он сознательный и демонстративный зооцентрист.
По его мнению, в действительности ни о каком обособлении
человека от природы не может быть и речи: человек – это та же природа, со всей
ее внутренней двойственностью.
При этом все человеческое бытие Ницше замыкает в
сфере социальных отношений, без выхода к преобразованию природы. В силу этого,
Ницше не признает никакого общечеловеческого смысла бытия и никаких ценностей,
объединяющих человечество. Его учение является
вариантом социал-дарвинизма – теории, признающей борьбу за выживание основным
двигателем не только в мире животных, но и в человеческом обществе. В данном
отношении ницшеанство сходится с прагматизмом.
Но, в противоположность
прагматизму, Ницше отрицательно оценивает «жизненную», т. е.
приспособительную роль рационального мышления. Отличительная черта его учения –
настойчивая пропаганда иррационализма. В частности, рассудок Ницше называл
«малым разумом», а «большим разумом» является, по его мнению, совокупность
инстинктов нашего тела. Истину Ницше приравнивал к полезной лжи, и откровенно
призывал к мистификации общественного сознания. «Ложность суждения еще
не служит для нас возражением против суждения», – писал он.
Ницше признавал и даже
подчеркивал онтологическую и личностную ценность творчества. Но светлому,
разумному «аполлонийскому» творчеству он предпочитал стихийное «дионисийское»
творчество, связанное с темными природными началами бытия и порождения (понятия
дионисийского и аполлонийского начал заимствованы им у Ф.В. Шеллинга).
Первоначально Ницше
выступал как последователь Шопенгауэра, но затем заменил его «волю к жизни» на волю к власти. И если Шопенгауэр – не
поклонник воли к жизни, то Ницше, наоборот, крайний энтузиаст воли к власти.
«Многое, – писал он, – ценит живущий дороже самой жизни, однако в этой оценке
говорит – воля к власти».
С такой позиции Ницше
призывает встать «по ту сторону добра и зла». Сами эти нравственные понятия он
объявляет принадлежащими «морали рабов» и чуждыми «морали господ». По мнению
Ницше, сократова диалектика «разум = добродетель = счастье» враждебна родовым
характеристикам человека, и есть притворство. Истинные лозунги жизни, якобы,
«Живи опасно!» и «Падающего подтолкни!»
Идеальным обществом Ницше тоже
считает такое, которое (подобно античному, в его понимании) основано на
порабощении человека человеком. «Рабство, – утверждает Ницше, – принадлежит к
сущности культуры». Но и саму культуру он порой трактует как средство
подавления обществом жизненной силы выдающихся индивидов.
Такая «переоценка
ценностей» привела Ницше к идее сверхчеловека.
Понятие сверхчеловека встречалось еще у сатирика Лукиана из Самосаты (II
в.), а в Новое время – у немецких мыслителей И. Гердера и И.В. Гёте. Но Ницше
дает ему свою, зооцентристскую
трактовку. Его сверхчеловек – якобы особый, грядущий биологический вид, который
обладает несравненно более мощными жизненными инстинктами, чем типичный
современный человек. Простых людей Ницше называет недоделанными и
неполноценными. Они – только «мост от обезьяны к сверхчеловеку». В отличие от
них, сверхчеловек полностью лишен совести. Он без колебаний удовлетворяет свои
потребности за счет других людей, не останавливаясь перед жестокостью и наслаждаясь
ею. Прагматическая «экономия совести» доведена здесь до логического предела.
В свете той же
«переоценки» Ницше провозгласил «смерть бога», как источника трансцендентных
норм, которые сдерживают у людей проявления жизненного инстинкта. Он критиковал
христианство за пропаганду милосердия, которое, по мнению Ницше, способствует
выживанию слабых и этим портит генофонд. Результатом является, якобы,
биологический регресс человечества, который Ницше обозначил французским словом
«декаданс» (от позднелат. decadentia
– упадок). Ницше поссорился с Р. Вагнером из-за его оперы «Парсифаль»,
которая показалась Ницше слишком исполненной христианского самоотречения. Но с
приходом безумия сам Ницше вообразил себя Христом: «Я есмь Распятой», – заявлял
он тогда.
Как и следовало ожидать,
Ницше был низкого мнения о Канте, которого называл «моральным фанатиком a
Смерть Ницше в 1900 г. как
бы подводит черту под развитием неклассической философии в рамках XIX столетия.
В XX в. учению Ницше наследовали многие иррационалистические доктрины, им восхищались
даже некоторые представители марксизма (хотя Ф. Энгельс назвал его
«вульгарным философом»). Его учение «светится» сквозь весь клоунски пестрый ворох
лоскутных одеяний модернизма и постмодернизма. Произведения Ницше были
запрещены цензурой как в царской России, так и в зрелые годы советской власти. Зато
философия Ницше стала одним из идейных истоков немецкого фашизма. Особенно
широко использовались фашистами его идея воли к власти, идея сверхчеловека
(«белокурая бестия») и оценка совести как вредной химеры.
Хотя лично Ницше не
одобрял нацистских теорий, эта идейная связь не была случайной. Ведь сам Ницше заявлял,
что исходным пунктом философствования для него является прусский солдат, что
мужчина существует, якобы, только для войны, а женщина – только для услаждения
воина. Не без его влияния нацистский поэт и политический деятель Ганс Иост сочинил печально знаменитую
фразу: «Когда я слышу слово “культура”, я снимаю с предохранителя свой револьвер».
И чем кончил Ницше, тем же
кончили прусский милитаризм и фашистская Германия. Сами лидеры фашистов – в
Германии А. Гитлер, в Италии Б. Муссолини, – были личности нездоровые, как
и Ницше, а до него – Кьеркегор и Шопенгауэр. Больному обществу – больные
идеологи и больные вожди! (в новой России таким был алкоголик Б.Н. Ельцин). Можно
по-разному относиться к марксизму, но нельзя не заметить, что Маркс, Энгельс,
Ленин буквально пышут душевным здоровьем. Может быть, именно поэтому марксизм
не в фаворе у современных западных философов – наследников Шопенгауэра, Кьеркегора
и Ницше.
Комментариев нет:
Отправить комментарий