На рубеже XIX и ХХ вв. произошла очередная глобальная
революция в развитии знаний. В отечественной традиции, восходящей к В.И. Ленину,
ее именуют Новейшей революцией в естествознании. Она стала предпосылкой нового,
неклассического этапа в развитии науки. Данный этап охватывает первую половину и
середину ХХ в., и в основном заканчивается, на наш взгляд, к концу 70-х гг.
этого столетия. Но отголоски соответствующих ему идей и воззрений порой сильны
и поныне: идеология, повторим, всегда отстает от развития науки, в т. ч. – идеология
внутри самой науки.
В ходе Новейшей революции была доказана сложность
строения атомов химического элемента, в начале столетия созданы основы
квантовой теории света и релятивистской механики, позднее – основы
релятивистской теории тяготения и современной космологии. В тот же период
появляются микробиология и генетика. С 20-х гг. XX в. разрабатывается
теория возникновения жизни путем биохимической эволюции. В те же годы возникла
квантовая механика, а с начала 30-х гг. – теория элементарных (субатомных) частиц.
Все эти новые области познания осваивают сферу становления предметной реальности,
т. е. – процессы возникновения (формирования) и исчезновения объектов.
Причем такое освоение впервые
совершается на почве эмпирического естествознания. Поэтому главный итог Новейшей революции в естествознании следует
обозначить, на наш взгляд, как обращение естествознания к исследованию сферы
становления.
Соответственно должен решаться вопрос о лидере познания. Мы
полагаем, слегка расширяя обычное воззрение, что лидерами неклассической науки
следует считать релятивистскую и квантовую механику. Таким образом, механика,
претендовавшая на роль лидера не только в предклассической, но (без должного
права) и в классической науке, дождалась реабилитации, так и не признав
лидерства термодинамики. Но – не навсегда.
Осмысляя Новейшую революцию в естествознании, Ленин
высказал мнение, что современная ему физика «в муках рождает диалектику». Однако эта надежда не
оправдалась, и вряд ли могла оправдаться по законам самой диалектики. В
триадической схеме прогресса науки, если принять за тезис линейный метафизический стиль мышления,
характерный для физики прошлых столетий, то роль его антитезиса должен сыграть диаметрально (плоско) противоположный линейный же стиль мышления, т. е.
стиль релятивистский. К тому же, этот стиль навязывался научной мысли в эту эпоху самим погружением познания в сферу
становления (релятивизм как раз растворяет бытие в становлении).
Не следует путать физический релятивизм (теорию
относительности, преобразования Лоренца и т.д.) и релятивизм философский –
убеждение, что все только относительно, и в мире нет объективной общности и
преемственности явлений. Это всего лишь одинаковые слова с разным значением (омонимы).
Теория относительности, в ее последовательной интерпретации, имеет диалектический
характер, и никоим образом не может быть основанием философского релятивизма.
Тем не менее, в духовной атмосфере неклассической науки эти учения порой
сближались, хотя без должного права.
В рассматриваемой области релятивизм (философский) предстает
как вторая историческая форма механицизма. При этом сохраняется такая
существенная черта механической картины мира, как признание принципиальной
обратимости всех процессов: ведь равнения квантовой и релятивистской механики столь
же линейны и обратимы во времени, как функции классической динамики Ньютона.
Между тем, в квантовой области необратимость проявляется, по факту, еще
настоятельней, чем в классической термодинамике. Не удивительно, что квантовая
механика сама себя не понимала, и все ее разработчики (кроме И. Пригожина –
родоначальника следующей эпохи) заявляли о якобы принципиальной недоступности ее
разумным интерпретациям. Такая вот, по выражению Д. Гранина, «Неизбежность
странного мира».
Вообще для сферы становления характерны объективно
неполная определенность предметов и неустойчивость их состояний. Поведение
квантовых объектов существенно зависит от разного рода тонких влияний, в
т. ч. – от нулевых флуктуаций полей в физическом вакууме и от других воздействий, имеющих
нелокальную природу. Поэтому, в частности, траекторию элементарной частицы
нельзя точно предсказать исходя из конкретных факторов, включая т. н. скрытые
параметры. Обнаруживаемые в опыте свойства такой частицы во многом определяются
ее макроскопическим окружением, в т. ч. и выбором применяемого прибора. Хотя его действие не отличается от воздействия любого ставшего предмета на любой становящийся
(здесь – квантовый) предмет, это явление дало повод к развитию т. н. приборного идеализма.
Такой идеализм – лишь одна из многообразных форм
методологического субъективизма, присущего неклассическому сознанию. Такому сознанию особенно близка идея фикционализма, разработанная прагматистской философией
конца XIX в. В частности, космологическая теория Большого
взрыва в ее изначальном виде, восходящем к Ж. Леметру, содержит столь явные
нелепицы, что терпеть ее можно только при вере в неизбежность странного мира, и трактуя
научные обобщения просто как временно удобные фикции (подробнее см. в нашем
посте «Космология и здравый смысл» от 14.03.2013). Порой этот фикционализм
проявлялся в виде конвенциализма (теории «договорной», условной истины),
который придал ему А. Пуанкаре.
При измерении мы всегда обнаруживаем квантовую частицу
в некотором определенном состоянии, хотя не можем конкретно предсказать это состояние на основе принципа локальности. Линейному механистическому сознанию такой результат кажется продуктом воздействием
нашей или иной воли на познаваемый объект, этот якобы дефицит объективной
связи оно восполняет субъективными факторами. Отсюда – странное учение о
свободе воли электрона. При попытке сохранить на той же локалистской основе
хотя бы видимость объективности, появляется не менее странное учение о множестве
миров, в которых якобы (по Х. Эверетту) реализуются различные возможности
движения квантовых объектов, а заодно – и различные судьбы одного и того же
человека.
Неполная сепарабельность квантовой реальности
представляется такому линейному сознанию несовместимой с естественной связью вещей,
которую это сознание понимает (по старой традиции физиков) в стиле
лапласовского детерминизма, т. е. – только как причинную связь
дискретных объектов. Тут прямо на наших глазах плоский метафизический
детерминизм опрокидывается в столь же плоский релятивистский индетерминизм. (Призыв к онтологическому индетерминизму впервые публично прозвучал из уст
ученых европейцев, видимо, на пятом Сольвеевском конгрессе по физике в
1927 г.)
Релятивизм и сам по себе, напрямую, и через свои
частные следствия порождает агностические тенденции. «Механизм требует мистицизма», – утверждал Луи де Бройль. Это положение фактически применимо ко всякому механицизму, релятивистскому и классическому, поскольку он, по самой природе механики, ограничен в понимании мира процессами рутинного функционирования. Не случайно
Ньютон тоже был мистиком и верил в божественный первотолчок (за что Кант
упрекнул его в философском убожестве). Но «ино дело чванство, а другое –
пьянство». Одно дело – ограниченный, плоский, но все же трезвенный детерминизм
Ньютона, приводящий к банальной религии, хотя не без ереси. И совсем другое
дело – бредовый субъективно-идеалистический, зачастую близкий к солипсизму
мистицизм «неклассических» физиков. Не случайно их так привлекают застойные,
фантазерские и вечно бесплодные системы восточной мысли.
Такие физические недоумения и умственные недомогания породили
откровенное расхождение неклассической физики со здравым смыслом. В этом одна
из главных причин того, почему физику и вообще науку данного периода называют неклассической. Корни этих недоумений не
были тайной уже для Ленина в 1908 г. Среди них он прямо называл «принцип
релятивизма… который с особой силой навязывается физикам в период крутой ломки
старых теорий и который – при незнании диалектики
– неминуемо ведет к идеализму». Однако Ленин не учел, что развитие методологии науки
может пойти не по желаемому им сценарию, и что сама диалектика, став социалистическим
официозом, переживет в своем развитии моменты глубокой ущербности. Напомню: при Сталине из
нее изъяли даже закон отрицания отрицания.
В результате, идейная борьба в науке первой половины и
середины XX в. была проиграна не только метафизикой, но и диалектикой, а победа
релятивизма была отнюдь не случайной. Но не случайна была и победа фашизма над
всей западной Европой в конце 30-х и в начале 40-х гг. XX в., т. е. именно в период формирования и расцвета
неклассической науки. Однако покорность тогдашней науки и философии скудоумному
релятивизму так же мало заслуживает одобрения, как покорность тогдашней Европы –
фашисту Гитлеру и его приспешникам.
Официальный социализм в те же годы пытался отстаивать
рациональное мировоззрение и классические духовные ценности вообще. Но делал он это на
почве выхолощенной якобы-диалектики, и закономерно пришел к политическому
краху, что еще больше усилило господство релятивистской идеологии. Однако с
последней четверти XX в. естествознание вступило уже в новую фазу
эволюции, и начало продуцировать внутри науки иную идеологию. Но прежде чем
перейти к рассмотрению этой новой ступени развития, дадим, по принятой нами
форме, общую характеристику неклассической науки (приблизительно с середины 20-х
до конца 70-х гг. XX столетия):
1. Предпосылка
формирования – Новейшая революция в естествознании, происходившая в
конце XIX и начале XX вв.;
2. Тип осваиваемых явлений –
становление предметной реальности, т. е. ее возникновение или уничтожение;
3. Лидеры
познания – релятивистская и квантовая механика;
4. Преобладающий
тип мышления – релятивистский, включая онтологический индетерминизм;
5. Характерные
мировоззренческие идеи – субъективизм в теории познания, в форме
фикционализма и конвенциализма.
Комментариев нет:
Отправить комментарий